Бабушкина квартира пахнет лавандой и немножко – книгами. Запах книг сильнее всего в кабинете и столовой, где можно ткунуться носом в пожелтевшие страницы словаря, выскребать из него очередное слово и победно заявить, что вообще «и так тоже можно!».

Здесь лаванда – это недостижимая роскошь. В коробке со свитерами – один-единственный жалкий мешочек, запах которого постепенно впитывается бабушкиным кашемировым свитером, который, оказывается, присутствовал чуть ли не на моём крещении.

Здесь бабушка – это тоже недостижимая роскошь. Подвижная, живая, увлечённо говорящая о своих проектах по ту сторону экрана. Очки лежат на столе, голова болит, и вот рука тянется к экрану, кажется, словно вот-вот пальцы, как в фильмах, пройдут сквозь свет пикселей, и вот она будет, бабушка. Но по ту, буквальную, сторону экрана – только наклейки на ноутбуке. А бабушка всё такая же недостижимая.

Дом в художественно-литературном представлении становится картинками на незнакомых сайтах, звуками на незнакомых записях, словами с незнакомым акцентом. Родной язык сливается с чужим, и вот мои собственные интонации повторяются мне в ответ с совсем другим акцентом.

Дом становится идеей, целью, планами на лето, а потом – кружевной салфеткой на кухонном столе и песенкой про развесёлых цыган. Дом становится «литовским хлебом» в «восточно-европейском магазине», который на самом-то деле – чёрный хлеб у бабушки в хлебнице. Дом становится вечерними сводками и «N-ный день ….. подходит к концу» посреди дня. Дом становится «когда всё это закончится…»

 

Grandma’s apartment smells of lavender and a little bit of books. The smell of books is strongest in the office and the dining room, where you can poke your nose into the yellowed pages of a dictionary, scrape out another word from it and triumphantly declare that, in general, “you can also say it this way!”

Here, lavender is an unattainable luxury. In a box with sweaters lies a single pathetic canvas bag, the smell of which is gradually absorbed by my grandmother’s cashmere sweater, which, it turns out, was present almost at my baptism.

Here, the grandmother is also an unattainable luxury. Active, lively, enthusiastically talking about her projects on the other side of the screen. Glasses are lying on the table, head hurts, and now the hand is reaching for the screen, it seems as if the fingers, like in the movies, will pass through the light of pixels, and here she will be, grandma. But on the other, literal, side of the screen there are only stickers on the laptop. And grandma is still unattainable.

Home here, in a fictional sense, becomes pictures on unfamiliar websites, sounds on unfamiliar recordings, words with an unfamiliar accent. My native language merges with someone else’s, and now my own intonations are repeated to me in response with a completely different accent.

Home becomes an idea, a goal, plans for the summer, and then—laced placemat on the kitchen table and a song about cheerful Romas. Home becomes “Lithuanian bread” in the “Eastern European store,” which in fact is black bread in my grandmother’s breadbox. Home becomes evening reports and “The nth day of the war coming to an end” in the middle of the day. Home becomes “when this is all over…”